Какие-то состояния можно описать довольно быстро, буквально одним словом, и этого будет достаточно. Скажем, если я вкратце опишу состояния радости или тревоги, вы без труда представите, о чем идет речь. Однако если чересчур лаконично обрисовать состояние, о котором разговор пойдет ниже, то оно будет уловлено неверно или не уловлено вовсе. Дабы избежать этих неприятностей, предложу ряд примеров.

Представьте, что вы смотрите на льва в огороженном вольере или на акулу в огромном аквариуме и видите, что хищник тоже вас увидел и двинулся в вашем направлении. Он приближается, но вы и не думаете бежать. Вы не реагируете так, как реагировали бы, встреться со львом в саванне или где там они водятся. Вы стоите как ни в чем не бывало. Вы смотрите на опасное животное, вы наблюдаете за его приближением, но ничего из того, что вы должны были бы испытать, окажись один на один с акулой в открытом море, вы не испытываете. Вы как бы игнорируете ее грозность. Да, акула опасна, но не для вас. Да, вид ее угрожающ и даже вызывает инстинктивный страх, но вы легко от него отмахиваетесь.

Или представим ситуацию, что к вам пришли предлагать работу, которая вам не нужна. При этом сразу отказаться от беседы не удалось. И вот вам рассказывают про зарплату, про условия труда, вы вежливо слушаете, но в вашей голове не происходит никаких расчетов вроде того, а хватит ли вам такого оклада на жизнь, а устроит ли вас, что в кабинете будет еще пятеро сотрудников, и не рано ли начинается рабочий день — с восьми утра. Вам будут перечислять корпоративные традиции, хвалить оптимизированный документооборот, намекать на карьерные перспективы, и все эти сведения вы будете выслушивать, никак их не оценивая, не соизмеряя со своими интересами.

Вот еще иллюстрация. Вы на несколько дней оказались в городе, в который завтра должны прийти морозы. Сильные морозы, лютые, небывалые. Но вы уезжаете отсюда уже сегодня вечером. И вы не реагируете на сообщение о завтрашнем катаклизме так, как если бы в этом городе остались. Если б вы были местным жителем, то сразу начали бы думать про множество вещей: про то, что надо бы прикупить теплой одежды, заказать побольше дров, сегодня вечером утеплить окна, отменить назначенный на послезавтра поход на лыжах и так далее. Сообщение о надвигающихся морозах запустило бы все эти мысли, хлопоты и заботы. Но сегодня вы уезжаете. И сообщение не запускает в вас ничего. Ну, допустим, сочувствие к аборигенам, однако это не в счет.

Если мои примеры были хоть сколько-нибудь удачны, вы наверняка уже испытали это состояние по ходу моего рассказа. Конечно, в его легкой, приблизительной версии, но и это уже немало. Или хотя бы вспомнили похожие ситуации, когда оно вас посещало.

В таком случае, мы уже можем попытаться дать этому состояние какое-то наречение. Например, обозначить его как состояние отрешенности, отстраненности, невовлеченности. Состояние, когда между нами и внешним миром нет связи. Вроде бы мы внутри чего-то большего и в то же время — сами по себе. Мы не выводимся из того, что происходит или наличествует вокруг нас. Оно нас не касается.

Теперь можно отметить, что это состояние, когда мы — сами по себе, не то чтобы приятно, но в нем нет напряжения и дискомфорта. А еще оно необычно и редко. Необычно, потому что почти все в нас происходящее, представляет собой реагирование. А редко, потому что почти все время нам приходится на что-то реагировать.

Кстати, что было бы, если бы мы не реагировали в обстоятельствах, которые принуждают нас к этому? Наверное, мы бы сильно проиграли, понесли ущерб, потеряли здоровье, отстали в социальной гонке. Впрочем, это так и не совсем так.

Мы действительно зависим от внешних обстоятельств и вынуждены реагировать, чтобы остаться на плаву. С другой стороны, в большинстве случаев мы бы вполне успешно отреагировали на те или иные вызовы, даже если бы сохраняли отстраненность, внутреннюю дистанцию, невозмутимость. А в некоторых случаях отстраненность позволила бы нам реагировать наиболее эффективным образом.

Иными словами, мы, как правило, вовлечены в происходящее чересчур, воспринимая даже незначительные проблемы как едва ли не вопрос жизни и смерти. И имеются довольно убедительные доводы в пользу того, чтобы быть посмелее.

Что если набраться решимости и более или менее отстраненно воспринять даже такие явления или изменения в окружающем мире, которые затрагивают нас лично? Даже небольшой опыт отрешенного созерцания обнаружит, что не просто очень многое, а критически многое из того, что мы имеем перед глазами (прежде всего — перед глазами нашего сознания, а также ума), живо лишь в силу нашего к нему внимания.

Я сейчас не говорю о той материальности, что видна из окна, — асфальт, здания, деревья. Но критически многие объекты и явления, появляющиеся в поле нашего сознания извне, со стороны наружной действительности, живы лишь постольку, поскольку мы готовы, что называется, с ними возиться — разбирать их, ими заниматься. И раз они зависят от нашего отношения, то они — фикция. По крайней мере, став свидетелем исчезновения некоего объекта или проблемы исключительно вследствие того, что я на минуту помедлил реагировать так, как от меня ждали (начать этот объект исследовать или эту проблему решать), я уже не смогу воспринимать их всерьез. И если я продолжу практиковать отстраненность, мое сознание будет уже не так напичкано предметами, угрозами, задачами и вызовами, как прежде. Я стану гораздо свободнее.

Впрочем, не будем переходить в плоскость практических советов. И о внешней пользе рассматриваемого здесь состояния пускай рассуждает кто-нибудь другой.

Лучше вернемся к уже отмеченной особенности отрешенности, а именно, что она «не то, чтобы приятна, но в ней отсутствует напряжение и дискомфорт». Эту интуицию можно выразить чуть иначе: волею обстоятельств оказавшись в состоянии отрешенности, мы не столько наслаждаемся расслабленностью, сколько испытываем нечто вроде ностальгии. Ностальгии по отрешенности, которая уже не столь случайна и ситуативна.

В самом деле, до сих пор мы говорили о, так сказать, малом опыте отстранения, доступном в течение жизни буквально каждому человеку. Как правило, отрешенность с нами случается, то есть вызывается совпадением внешних факторов: мы оказались в командировке в некоем городе и покидаем его за день до предсказанного синоптиками катаклизма, а потому освобождены от хлопот и реагирования. Такая отрешенность не вполне «чистая». Она неглубока и лишь отсылает к подлинной отрешенности, которая, разумеется, должна иметь совсем другие истоки. И именно по этой, «большой» отрешенности мы ностальгируем, впав в отрешенность «малую».

Точнее говоря, мы ностальгируем по автономии или целостности, которая и обеспечивает отстраненное отношение к проблемам и вызовам, приходящим извне. А если стремиться к еще большей точности, то ностальгируем здесь не мы: опыт временной и условной автономии подразумевает свою более полную и завершенную версию, то есть автономию постоянную и безусловную. Это «подразумевание» и имеет сходство с ностальгией. А поскольку полная автономия не может быть автономией «я», по «большой» автономии ностальгирует скорее автономия «малая», а мы в это время «курим в сторонке».

На всякий случай, еще раз зафиксируем разницу между «малой» и «большой» отрешенностью: первая случается, когда находящийся перед нами лев заключен в клетку; вторая — когда он на свободе и действительно представляет опасность.

Конечно, отрешенность перед лицом реальной угрозы — не самый лучший повод для умозрительных спекуляций. Такого рода отрешенность скорее завораживает, блокируя потребительское стремление освоить и усвоить. Тем не менее, дабы быть последовательными, мы не можем остановиться лишь на той отрешенности, что возникла в силу удачного стечения обстоятельств. Что есть поверхностная, случайная, то бишь «малая» отрешенность, как не указание на отрешенность «большую» — независимую от внешних условий и неизмеримо более, так сказать, качественную по своей наполненности? Да и философствовать уместно про нечто в своем пределе, нежели в своем зародыше. По крайней мере, до тех пор, пока получается.

Мы уже увязали отрешенность с автономией и целостностью. В самом деле, как отмечалось выше, отстраненные от происходящего рядом с нами или вокруг нас, мы словно предоставлены самим себе, мы словно сами по себе. Очевидно, что быть самим по себе означает воплощать собой целостность. Нечто не-целостное невозможно без контекста или других разновидностей дополнения.

В таком случае концепт отрешенности как состояния, которое чье-то, обнаруживает свою несостоятельность. Всякое состояние — элемент некоего конструкта. Состояние есть состояние чего-то или кого-то. Мое состояние — нечто, отличное от меня. Состояние — это то, что я испытываю, переживаю. Так ли это в ситуации отстранения, свободы не вовлекаться?

Вообще говоря, довольно сложно переживать отрешенность, будучи чем-то или кем-то — имея протяженность, собственные интересы, амбиции, притязания — имея все то, на что можно покуситься и на что действительно покушаются разнообразные внешние силы, особенно если их интересы отличны от наших. А это неизбежно: интересы разного разны (разнятся) по определению.

«Кому-то» не просто сложно — «кому-то» невозможно быть отрешенным. Таким образом, в моменты отрешенности нас как будто и нет. Отрешенность — это бытие никем или небытие кем-то, не равное небытию как таковому (вообще).

Если моменты отрешенности это еще и моменты целостности, между мной и моим состоянием нет разделительной черты. Когда я отрешен, я и есть сама отрешенность. Или, лучше, когда я отрешен, нет меня, а есть отрешенность как нечто одно на месте разного — состояния и состоящего в нем.

Разумеется, основания, не позволяющие подать отрешенность как состояние некоего субъекта, не позволяют подать отрешенность и как состояние, присущее целостности. К тому же целостность в таком случае окажется частью конструкта, то есть — не совсем целостностью. У целостности нет состояний или предикатов; нет ничего, с чем целостность была бы разделена. Поэтому говоря, что отрешенность — это больше, чем состояние, мы, по сути, ставим между отрешенностью и целостностью знак равенства. Отрешенность не вытекает из целостности: все, из чего что-то вытекает (следует) — не целостно. Она с ней сливается, совпадает.

Между прочим, выпадение из связей с миром сводит на нет не только меня, выпавшего, но и мир тоже. Так, отрешенный взгляд на приближающуюся акулу говорит о том, что это какая-то игрушечная, полуреальная акула. Причем игрушечной акула является лишь постольку, поскольку отрешенность, так сказать, еще не стала собой вполне, еще себя наращивает. При полной отрешенности акула окажется вообще ничем. Как и лев, надвигающаяся непогода и так далее. Большая просьба воспринимать сказанное «с крупинкой соли».

В самом деле, нельзя быть целостностью, допуская или предполагая некую окружающую среду. Целостность — это когда все — здесь и ничего — там. Впрочем, по большому счету, ни о каких «здесь» и «там» в случае с целостностью говорить уже не приходится.

Кстати, к внешнему миру следует причислить объекты и явления формально внутреннего порядка: переживания, мысли, ощущения. Соответственно, и от них можно отстраниться. Что в таком случае с ними произойдет? Правильно, они развеются, отступят. Мы полагаем, что реагируем на них, потому что они есть, в то время как они есть, потому что мы на них реагируем. Отстраниться можно от всего, что так или иначе выпячено, — даже от самого себя. И тогда мы тоже развеемся, словно нас и не было, а была и есть только эта вот отрешенность, от которой, впрочем, коль скоро она выпятилась, тоже можно отрешиться.

Судя по всему, самое время распрощаться с такими понятиями, как отрешенное созерцание, отстраненное наблюдение и тому подобным. Отрешенный взгляд — взгляд прощальный, признающий, что смотреть не на что. Отстраненное восприятие — это, по сути, отказ воспринимать — сначала всерьез, а вскоре и вообще. Если быть отрешенным означает быть самим по себе, то ни о каком наблюдении или созерцании не может быть и речи. Быть самим по себе — это все равно что быть в единственном числе. Нелишне добавить, пусть это и шаг в сторону, что быть в единственном числе — значит ни от чего не отличаться, то есть быть так, словно ничего и нет.

Неверно, будто целостность позволяет смотреть на все отстраненно. Раз есть целостность, смотреть уже не на что. Как и не от чего отрешаться или отстраняться. И, одновременно, не в чем замыкаться. Например, в своей автономии. Похоже, все это время мы просто играли в слова. То содержание, которое мы под ними подразумевали, раз за разом менялось, пока не размылось совсем.

Как уже намекалось, при отрешенности многое отменяется — как по ту сторону, так и по сю. При полной отрешенности отменяется вообще все. Вообще все, хоть сколько-нибудь выпяченное. Отрешенность — это когда ничего (уже, больше) нет: как снаружи, так и внутри. Заодно, разумеется, нет и границы, отделяющей внешнее от внутреннего. Отрешенность, таким образом, перерастает саму себя. Едва она замечена, как это уже не она, а что-то другое, причем из числа несуществующего. Отрешенности, в общем-то, нет тоже, только в другом смысле. Как минимум, на нее невозможно показать, ее невозможно обнаружить. Поэтому разговор об отрешенности, по крайней мере, о той, которую мы назвали «большой», рано или поздно начинает отдавать фальшью. И здесь главное — вовремя остановиться. А лучше — вообще не начинать. Даже с учетом того, что для философского разговора брать что-то в своем пределе — казалось бы, вполне нормально.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>